Гиацинтовые острова - Страница 22

К оглавлению

22

Эти стегоцефалы были властителями земли и воды, поскольку небо в то время было еще не освоено.

Столица земноводного царства длинной лентой тянулась вдоль берега океанов, морей и рек, а по обе стороны ее простирались провинции, в одних из которых было изобилие влаги, в других — изобилие засухи, что в сумме составляло именно то изобилие, какое требовалось земноводному царству.

Цари земли и воды буквально разрывались между землей и водой: в воде по-прежнему жили рыбы, которые цеплялись за свои старые рыбьи традиции, а на земле зарождалось что-то новое, которое знать не хотело воды. Царство земноводных трещало по всем швам — по всем берегам, соединявшим воду и сушу. И наконец оно рухнуло, похоронив под собой царей земли и воды, стегоцефалов. Из всего царства земноводных только маленькие лягушки да еще тритоны и саламандры дожили до новых времен, потому что они не были царями, они всегда были подданными — и в царстве стегоцефалов, и в царстве динозавров, и во всех царствах, водных и земных, они всегда были подданными, только подданными. И они живут, потому что им нужно всего немного: немножко воды и немножко земли. И еще им нужно: собраться где-нибудь вечерком и, перебивая друг дружку, вспоминать, вспоминать… И запеть, перебивая друг дружку: «Были и мы когда-то стегоцефалами!..»

Итак, лягушкам принадлежало прошлое, динозаврам принадлежало настоящее. Кроме прошлого и настоящего, ничего другого не было на земле. Подумать только: даже огромные ящеры приспосабливались к среде, а эти, у которых ничего за душой — ни прошлого, ни настоящего…

Конечно, прошлое было у млекопитающих, только оно им не принадлежало. И вообще, это было такое прошлое, о котором лучше всего забыть. В прошлом млекопитающие были пресмыкающимися, правда, не огромными ящерами, а маленькими, незаметными, что было единственным спасением в мире, в котором можно существовать лишь до тех пор, пока тебя не заметят. В то время у них была холодная кровь, совершенно нормальная холодная кровь, приспособленная к внешней температуре. А потом…

Можно придумать много легенд о том, как холоднокровные стали теплокровными. Это может быть легенда о первой большой любви или о первом большом сочувствии, или о первом восхищении красотой. Но факты говорят о другом. Факты говорят о том, что теплокровность в те времена считалась далеко не безобидным явлением. Теплокровных преследовали за теплокровность. Изощренная физиология динозавров дошла до того, что они на расстоянии чуяли теплую кровь, улавливая тысячные доли градуса. И уже за тысячную долю виновный подлежал съедению.

— Просто поразительно, до чего мы сами не умеем себя беречь, — говорили лягушки, хотя они-то умели себя беречь. Впрочем, они имели в виду млекопитающих: — Быть незаметным — что может быть лучше в наш ужасный век? И сделать все, чтоб тебя заметили. И какая разница, что у тебя за кровь, если из тебя ее выпускают?

Лягушкам это было непонятно. Они считали, что нужно иметь такую кровь, какую легче сохранить в сложившейся обстановке. А теплокровность… Ну скажите, разве это так уж принципиально — теплокровность?

Для млекопитающих это было принципиально, потому что причиной их теплокровности было несогласие с внешней средой. Во внешней среде жара сменялась морозами, бросая все население то в холод, то в жар, и, чтобы не зависеть от этого, нужно было иметь свою постоянную температуру. Ведь вот динозавры, могучие динозавры вымерли, когда наступили холода, потому что не имели своей постоянной температуры.

Предыстория человечества не менее героична, чем история человечества. И кто знает, может, не было б на земле человечества, если б не было на земле тех, первых, не имевших ни славного прошлого, ни мало-мальски терпимого настоящего — а только будущее, одно только будущее, да еще горячую кровь.

Родная стихия

Родная стихия
(трактат)

По утверждению древних, мир составляют четыре стихии: земля, воздух, вода и огонь. Из них только в трех можно жить: ходить но земле, плыть по воде, летать по воздуху. И каждая из этих трех стихий для кого-то — родная стихия. Что касается огня, то он ни для кого не может быть родной стихией, потому что жить в нем невозможно, в нем возможно только умереть. Но что такое — невозможно жить? К счастью, это понятие растяжимое.

В Нижней Калифорнии есть Адская пещера, а в той пещере — поистине адское озеро, с кипящей водой. Вокруг озера все мертво, а в самом озере кипят черепахи — вот у кого поистине кипучая жизнь! Здесь никто не упрекнет их в медлительности, попробуй промедлить, когда все вокруг так и кипит. И сам не заметишь, как сваришься.

Но черепахи-то не вареные, они живые, и дети у них живые — вон они только вылупились, а уже вместе со всеми кипят. Да еще подбадривают друг дружку:

— Ну-ка, кипи веселей! Нечего прохлаждаться!

Прохлаждаться некогда, а главное — негде: вокруг сплошной кипяток. И от этого кипятка все черепахи красные, как вареные раки. Но они-то не вареные, а живые. Потому они и живые, что кипят. Когда вокруг все кипит, попробуй сам не кипеть! В два счета сваришься.

Значит, и кипяток может быть родной стихией, если в нем, конечно, кипеть, а не прохлаждаться.

Но кипяток это все же вода, пусть кипящая, но все же вода, а как жить, если нет воды? По всем предположениям — невозможно…

В пустыне Намиб, восточнее Атлантического океана, южнее реки Кунене, западнее озера Нгами, севернее водопада Ауграбис и знаменитой реки Оранжевой, — в пустыне Намиб никогда не бывает воды. Дождь обходит эту пустыню, направляясь в Атлантический океан, он спешит влиться в реку Кунене или извергнуться водопадом Ауграбисом, он даже готов залечь озером Нгами — только бы обойти пустыню Намиб. Даже время, кажется, не течет в пустыне Намиб. Все, все, что течет, течет севернее, западнее, восточнее и южнее. И ничто не растет в пустыне Намиб. И никто не живет в пустыне Намиб…

22